Змееборец - Страница 41

Да, теперь Жиндик еще лучше понимал маэстро Хазака. Ведь оба они любили одну и ту же прекрасную даму – Лену Удентальскую, королеву Загорья.

Музыкант, влюбленный в королеву. Как просто. И как невероятно. Такое бывает в песнях, а в жизни музыканту не позволят даже издали взглянуть на ее величество. Но Жиндик видел ее. Он говорил с ней, и она – она тоже с ним говорила. Задавала вопросы. Улыбалась. Хмурилась.

Она – настоящая, живая, но, поверить в это сначала казалось невозможным. Разве живая женщина может быть такой… прекрасной? Если бы королева не исповедовала веру в Анласа, Жиндик решил бы, что она из свиты Таманы, богини любви. Или, нет, он решил бы, что это сама Тамана, сошедшая в тварный мир, чтобы напомнить о себе людям. Тем более что слухи, которые чуткое ухо музыканта ловило даже там, где, их, вроде бы и не было, эти слухи снова и снова шушукались между собой о древних богах Многогранника, и о том, что ее величество как-то связана с этими богами, а, может, это боги связаны с королевой.

Но, конечно, анласитка не может быть воплощением ни одной древних богинь. И, хотя, в небесных садах Таманы, в конце концов, пусть и после смерти, встречались все влюбленные, Жиндик последнее время все чаще задумывался о том, чтобы принять Опаление. Это должно было приблизить его душу к душе прекрасной королевы. Приблизить. Хоть чуть-чуть.

Увы, Серпенте Квирилльский тоже верил в Анласа. И Жиндик, наблюдательный, как положено поэту, во всем, что касалось движений человеческой души, готов был поклясться, что душа Лены Удентальской трепетала при упоминании имени, которым Серпенте назвал себя в Вайскове.

Эльрик де Фокс. Так он назвался, и маэстро Хазак велел запомнить эти слова, и повторять в точности, не исказив ни единого звука. Жиндик не исказил. И сердце королевы отозвалось на чужое, чуждое имя. Она родом из Десятиградья… может ли быть, что ее и Серпенте связывали какие-то чувства? Почему нет? Женщины, они часто любят чудовищ, они любят силу и власть, не задумываясь о том, что за силой и властью всегда таится тьма и холод очерствевшей души. Впрочем, Жиндик не мог бы поклясться, что речь идет именно о любви. Королева, прекрасная и светлая, как богиня, она обрадовалась, но одновременно встревожилась, улыбнулась, и испугалась. Она… она была взволнована, но что вызвало это волнение? Не понять. Не разобраться. И, может быть, не стоит понимать?

Увы, инстинкт самосохранения, подсказывающий, что последняя мысль – самая мудрая, был в Жиндике слишком слаб. Зато любопытство, круто замешанное на ревности и романтичности, распирало музыканта, как ядовитая опара.

Серпенте Квирилльский – друг маэстро Хазака. А маэстро сам влюблен в королеву. Интересно, а он знает?..

О чем? – спрашивал Жиндик сам у себя. И не мог дать ответ. Он не понимал, о чем должен был знать или не знать маэстро. Он лишь чувствовал, что между Серпенте и ее величеством была какая-то связь. Какая-то странная, и, может быть, страшная история. Все, что связано с Серпенте, непременно должно быть страшным.

* * *

Мастер Серпенте сидел в самом дальнем, самом темном углу трактира при гостинице пана Облука, пил горячую, ароматную бунию, и наблюдал за Жиндиком, вошедшим в трактир, как к себе домой.

"За паном Худьбой", – с легкой насмешкой поправил себя десятиградец.

Оно и верно, приодевшийся, и слегка отъевшийся музыкант вел себя так, будто и впрямь был паном, благородным господином, еще и при деньгах, к тому же. Впрочем, если к прежней его чуть развязной наглости и добавилось немного высокомерия, то в глаза это не бросалось. Певец, он певец и есть, ему без наглости никуда, а то, что ценит себя теперь выше, чем месяц назад, так оно только на пользу.

Жиндик сбросил на лавку меховой плащ, стянул перчатки. Пощелкал пальцами, и один из прислуживающих посетителям парнишек заторопился к нему с исходящей паром кружкой. Другой вымелся из зала, чтобы через минуту вернуться с… гитарой? Ишь, как! Стало быть, самомнение самомнением, а командор у пана Худьбы по-прежнему в кумирах. В Удентале играют на лютнях, гитара здесь инструмент редкий, а потому – дорогой. Капитан гвардии мог позволить себе такой, возможно, глядя на него, кто-нибудь из придворных того, еще при Лойзе существовавшего двора, тоже наказывал купцам доставить ему гитару, аж из самой Нарранхильи. Но, чтобы бродяга-музыкант играл на драгоценной шестиструнной красавице, такого в Удентале раньше не было. Жиндик наверняка потратил на это приобретение большую часть заработанных денег. А гитара, кстати, вероятнее всего как раз и куплена у кого-нибудь из тех придворных, кто пережил воцарение Легенды, которая, разумеется, криво смотрит на гитаристов.

Неприятные воспоминания, что ж поделать?

Йорик прав – Жиндик Худьба еще дурнее, чем кажется. Хотя, такая безоглядная преданность даже как-то трогает. Да и деньги свои парень заслужил, а куда их тратить – его забота.

Заслужил…

Это Серпенте понял сразу, как только рассмотрел Худьбу повнимательнее. А уж когда тот подкрутил колки, и, убедившись, что публика готова слушать, запел, мастер Квириллы даже слегка улыбнулся.

Ох, и неприятная же вышла улыбка. Едва заметная, но увидел бы кто – и ночью терзали бы его кошмары.

Я люблю тебя, как море любит солнечный восход,
Как нарцисс, к воде склоненный, – блеск и холод сонных вод.
Я люблю тебя, как звезды любят месяц золотой,
Как поэт – свое созданье, вознесенное мечтой.

Музыкант влюбился. Безоглядно, беззаветно и безответно. Что ж, значит, он действительно повидался с Легендой. Вон как воспаряет душой на сияющих крыльях своего чувства, аж светится весь. То, что надо…