Змееборец - Страница 15

– Я тогда тоже в личине был, – сообщил де Фокс, – это хорошая личина, я в ней не страшный, но Краджес, тем не менее, испугался. Да так, будто к нему шефанго в чистом виде пришел. Ты сам потом видел, он даже намеков на "грау" пугается. Убивать я его не стал, ясное дело… сначала побрезговал, а потом понял: мужик-то, оказывается, видит больше, чем ему положено. Или чует больше, даже не знаю, какое слово верней. И по морде от него я получил не потому, что он такая погань, а потому что он мою собственную злость со мной разделил. В общем, наскреб твой Краджес себе неприятностей, мало не показалось.

Мало действительно не показалось, ни Краджесу, ни Йорику, потерявшему целый отряд, и едва не потерявшему Краджеса. Лейтенантов у него было всего двое, оба необходимые, оба незаменимые, но Краджес был полезнее, потому что умудрялся из тех людей, которых посылал к нему Йорик, делать настоящих солдат. Кондотьеры, послужив под его командованием, превращались в идейных борцов за независимость воеводств… которая, кстати, самому Йорику была совершенно не нужна. Краджес был отличным командиром, это да, но никогда, ни в чем он не проявлял способностей эмпата. Де Фокс ведь говорит именно об этом?

– А он когда-нибудь встречал шефанго? – в низком голосе холодком скользнула насмешка, – или, может, слышал, как ругаются на зароллаше? Для пробуждения способностей нужна хорошая встряска, и Краджесу такую встряску устроил я.

– Не только Краджесу, – сообщил Йорик.

Он хотел еще спросить, надолго ли занесло мастера Серпенте в Загорье, и что за несчастливые боги подали ему идею приехать сюда. Но де Фокс щелкнул пальцем по пустому кувшину.

– Авэртах эррэ рэйх, командор, – и ухмыльнулся уголком рта, разглядывая Йорика с нехорошим интересом. – У тебя ведь до сих пор не было возможности по-настоящему оценить, во что ты вляпался? Еще не поздно переиграть, подумай об этом.

С этими словами он поднялся на ноги, оглядел пустой зал и пошел к лестнице. Оставив Йорика одного перед пустым кувшином. Даже спокойной ночи не пожелал…

Ну, точно! Не пожелал.

Но прежде, чем Йорик понял это, он еще долго размышлял над последними словами де Фокса. Даже успел закурить. А когда до него дошло, наконец, он обозвал себя дураком, помянул "халеру" и, торопливо придавив тлеющий в трубке табак, побежал наверх. Только у самых дверей комнаты мастера Серпенте заставил себя замедлить шаги. Просто, чтобы не дать повода лишний раз над собой посмеяться.

Дверь была не заперта.

* * *

– Ты встречи ждешь, как в первый раз, волнуясь,
Мгновенья, как перчатки, теребя,
Предчувствуя: холодным поцелуем –
Как в первый раз - я оскорблю тебя.

Ее волосы были белыми, как свет зимней луны, как морозные узоры на окнах. А глаза в полумраке светились густым, рубиновым светом. Она сняла личину, как снимают плащ. И широкая мужская сорочка упрямо соскальзывала с одного плеча, открывая светло-серую, гладкую кожу.

Йорик подхватил ее слова, смиряя взбесившееся сердце:

– Лобзание коснется жадных губ…
Небрежно-ироническою тенью.
Один лишь яд, тревожный яд сомненья
В восторженность твою я влить могу…

– О… так ты помнишь? – она усмехнулась, знакомо наморщив нос. Сделала один маленький шаг навстречу. – Что там дальше, командор?

– Чего ж ты ждешь? Ужель, чтоб я растаял
В огне любви, как в тигле тает сталь?
Скорей застынет влага золотая
И раздробит души твоей хрусталь…

Еще один шаг.

И последние слова, сплетающие два голоса, как сплелись, спустя мгновение, пальцы:

– Что ж за магнит друг к другу нас влечет? –
С чем нас сравнить? Шампанское - и лед?

* * *

Потом… после всего… потом, когда ночь, еще казавшаяся глубокой, уже смотрела в лицо приближающегося рассвета…

Вторая ночь.

Йорик помнил первую. Помнил, как Эфа, его Эфа сказала: "совсем последняя ночь…" Она оказалась права, права на тридцать долгих лет, но тогда он ей не поверил.

Эта ночь – вторая. И их еще много впереди, бесконечно много ночей и дней. Боги, какое это счастье – быть бессмертным!

– Как ее звали? – в голосе Эфы таилась почти неслышная ирония, – ты помнишь ее имя?

– Чье? – Йорик почему-то мгновенно вспомнил королеву Загорья.

– Той женщины, которой ты написал эти стихи?

– Конечно, помню!

Он надеялся обойтись этим ответом, но Эфа приподнялась на локте и выжидающе смотрела в лицо, так что пришлось напрячься… чтоб вспомнить хотя бы, как она выглядела, та женщина…

Эфа хмыкнула.

– Я так и думала. Ты написал ей прекрасные стихи, а сейчас даже не можешь ее вспомнить. Ее никто не помнит. Ну, разве что, правнуки какие-нибудь. А стихи остались, забавно, да? Мой отец говорит, что у тебя неплохие стихи, а мама спорит с ним, но только из вредности. И уж она-то в этом разбирается.

– Во вредности? – пробормотал Йорик из этой самой вредности, – не сомневаюсь. А ты, определенно, удалась в матушку.

Он говорил на удентальском. Эфа – на зароллаше. И она, конечно, сказала не "мама", а "хайнэс" – жена отца. В зароллаше не было слова "мать": у шефанго не бывает матерей.

– Она их все знает, – Эфа щелкнула клыками, давая понять, что про вредность услышала и запомнила.

Сэйа де Фокс, Сэйа-Эдон, которую другие называли Сиэлайх, действительно разбиралась в стихах. И если бы тогда, в той жизни, Йорику сказали, что один из величайших поэтов Анго знает все его стихи, он… да, при всем своем самомнении, пожалуй, удивился бы, и решил, что для него это слишком большая честь.